В комментариях к истории, приключившейся с о. Глебом Грозовским, любопытно одно обстоятельство. Множество людей усваивает за священническим саном per se некую презумпцию высокой морали, тянущейся чуть ли не к социальной непогрешимости. Но ничего подобного в русской традиции нет. Всевозможные историко-уголовные исследования, вроде трудов Есипова, Максимова и Ливанова – «Раскольники и острожники» 5 томов – полны беглыми попами, дьяками, псаломщиками, обвинявшимися, как в ересях и государственных преступлениях, так и всевозможной уголовщине.
В литературе позитивный образ священника чрезвычайно редок, исключая Лескова и Достоевского (есть конечно еще – допустим, совсем забытый Потапенко), но и у них на всякий плюс находятся уравновешивающие минусы. Иерей, выведенный Толстым в «Воскресении» - лучшая иллюстрация. В таких широких картинах русской жизни, как «Война и мир» и «Анна Каренина» его нет вообще. Представить себе в русской книге «кюре французского романа» просто невозможно. (Сентиментальная ретроспекция Шмелева явно не в счет. Да и она стоит особняком на фоне в общем-то склонной умиляться прошлым эмигрантской литературы, беря под ручку разве что Бориса Зайцева) Живопись полна передвижническими обличительными штампами, как и публицистика. Статистические исследования тоже дают весьма интересный портрет вовлеченности, как в общеуголовную преступность, так и в революционную деятельность. Выходцы из «колокольного дворянства» - другой написал бы «жеребячьего сословия» - делегировали 22% участников народнического движения, намного перегоняя евреев в социалистическом соревновании. В дальнейшем евреи взяли численный верх, явно проигрывая в качестве, разумея семинариста Джугашвили.
Сейчас, безусловно, этому явлению найдутся различные объяснения - рядом с вершиной всегда бездна, эмоциональное выгорание и т.д., но современники мыслили проще: «Я из духовного звания, из семинаристов. Я сам пять лет служил на клиросе, поэтому веры у меня нет никакой. Христианство и иудейство дрянные религии, далекие от природы. Я предпочитаю язычество. Я музыку церковную очень люблю, но в ней мало христианского. Плачу и рыдаю – это же противоречит христианской вере. Смерти христианин должен радоваться»
Или
«В детстве я много молился, прикладывался к иконам, ставил свечи, ходил в церковь… и сам мечтал о монашестве. Часто спутницы мои еще спали или отдыхали от усталости, а я один старался сбегать в какую-нибудь новую церковь… Возвращаясь поздно вечером к себе в номер, я горячо молился и был счастлив, что за день приходилось видеть так много святынь… в одном из приделов нам дали приложиться к гвоздю, которым был распят Христос. Я и теперь, спустя 40 лет, как сейчас вижу этот железный, более четверти, гвоздь и на нем запекшуюся кровь Христа… Нам дали приложиться к нему».
Тот же автор спустя много лет:
«В 1915 году я решил выполнить то, о чем я мечтал целые десятилетия. Я решился снова идти в Успенский собор и попросить снова показать мне гвоздь Христа…
Монах повторял свои заученные объяснения о гвозде, которые я слышал давно от его предшественника. ..Мне предложили помолиться, перекреститься, приложиться к этому гвоздю. Я, конечно, не помолился, не перекрестился и не приложился к нему. Но чтобы не нарушать благоговейного настроения других, я незаметно стушевался за чьими-то спинами и отошел в сторону.
На этот раз я вышел из Успенского собора с совершенно иными чувствами, чем я выходил из него 40 лет тому назад.
Тогда я вышел радостным, без меры счастливым… Теперь я ушел, как будто освободившись от одного из самых тяжелых кошмарных воспоминаний моей жизни, которое угнетало меня многие годы…»
И такого рода переживания фиксировались сплошь и рядом на фоне повсеместного преподавания Закона Божия в школах и – что важнее – сохранения в семейном, общественном и государственном быту ритуально закрепленных «праздников, радостей и скорбей», как писал Шмелев.
А сегодня я встречаю на Невском подружку прежних времен, которая подробно рассказывает мне про контры, возникшие в Вагановском училище в связи с назначением туда Цискаридзе:
- Понимаешь, прежний директор готовила себе приемника… Он конечно в хореографии мало, что понимает, но зато пишет книгу «Православие и балет»…
Если и прежний пропахший домом, хлебом и ладаном культ вызвал в русском народе такую ненависть, то что же ждет всех нас через пару десятилетий искусственного насаждения подобных стилизаций
